Прайс-лист для издателя - Страница 50

Вошел Грисбах и доложил, что фрау Тунджич ждет за дверью.

– Пусть войдет, – разрешил Фюнхауф и взглянул на Дронго с Дюнуа. – Если она не говорит по-английски, постарайтесь поговорить с ней либо по-французски, либо по-турецки, в зависимости от кого, какой язык она знает.

В кабинет вошла Мирца Тунджич. На вид ей тоже было около пятидесяти. Седые волосы, которая она принципиально не красила, темно-синее платье, ровные черты лица, очки, спокойные, плавные, уверенные движения. Она вошла в кабинет и поздоровалась по-английски. Фюнхауф облегченно вздохнул, разговаривать с ней будет достаточно легко.

– Садитесь, пожалуйста, – пригласил он женщину, показывая на стул, стоявший в середине кабинета. – Вы – госпожа Мирца Тунджич?

– Да, – кивнула она. – Я могу узнать, почему меня сюда вызвали?

– Можете, – ответил Фюнхауф. – Дело в том, что несколько дней назад здесь, на ярмарке, был убит немецкий издатель Марк Ламбрехт. И теперь мы ищем его возможного убийцу.

– А почему вы позвали меня?

– Дело в том, что настоящее имя этого господина – Марко Табакович. Он серб из Боснии, был командиром батальона, который действовал там во время войны.

Женщина нахмурилась, поправила очки, посмотрела по сторонам.

– Вы считаете, что это был тот самый Табакович? – спросила она.

– Какой «тот самый»? – тут же уточнил Фюнхауф.

– Я думала, что его давно убили, – пожала плечами Тунджич.

– Значит, вы о нем слышали?

– О Ламбрехте никогда не слышала, а о Табаковиче – да, конечно. И даже видела один раз, когда он приезжал в Сараево. Его трудно было с кем-то спутать. Он хромал, и на лице у него был запоминающийся шрам от пули. Но все говорили, что он погиб.

– Не погиб, – строго произнес начальник полиции, – но его нашли здесь и зарезали. Поэтому я позвал вас, чтобы попытаться понять, кто именно мог это сделать.

– Он умер? – уточнила Мирца.

– Да.

– Слава богу, – перекрестилась она, – значит, есть правда в этом мире.

Фюнхауф посмотрел на сидевших в комнате мужчин, затем снова повернулся к Тунджич.

– Почему вы так сказали?

– Именно потому, что его зарезали, – объяснила женщина. – Он должен был именно так кончить. Хотя его судьба была по-своему трагична.

– Вы можете рассказать нам все, что о нем знаете или слышали?

– Конечно, могу. Он был неплохим ученым, даже защитил диссертацию. Семья его сестры, которую он очень любил, жила в сербском селе Подраванье, находившемся рядом со Сребреницей. Когда началась боснийская война, он даже хотел перевезти семью сестры в Белград, но они отказались. Тогда рядом с их селом нашли несколько убитых боснийцев, и бригадир Насер Орич приказал найти виновных. Их, конечно, не нашли, но боснийцы решили, что обязаны отомстить, и несколько отрядов вошли в это сербское село. Я потом туда приезжала, поэтому знаю все достаточно подробно. Восемь мужчин расстреляли, обвинив в этих преступлениях; двое пытались оказать сопротивление, и один из них был мужем сестры Табаковича. Их детей убили, дома сожгли, а женщину изнасиловали на глазах у мужа, после чего убили обоих. На следующий день туда приехал Марко Табакович, которому рассказали о случившемся. Он тогда бросил науку и записался добровольцем в отряд Крстича. Потом постепенно вырос до командира взвода, роты, батальона. Его батальон был самым непримиримым и самым жестоким. Говорили, что среди его бойцов – только те сербы, которые потеряли родных и близких в боснийском войне, поэтому они так отчаянно воевали и так неистово мстили. Во всяком случае, последующие события в Сребренице и Жепе на совести в том числе и этого батальона. Табакович был не просто командиром подразделения, он превратился в карателя, в палача. Но его можно понять – после такого потрясения, когда перебили семью его сестры…

– Почему его не было в списках военных преступников?

– Все считали, что Табакович погиб во время отступления сербов. Но потом стали говорить, что он был контужен и лежал в коме в Белграде. Это его спасло от преследования. Хотя все остальные командиры были осуждены. Последними выдали Караджича и генерала Младича, которые несли ответственность за события в Сребренице.

– И вы не видели его на этой ярмарке?

– Нет, не видела.

– А если бы увидели, как бы вы поступили?

– Не знаю, – растерялась женщина, – даже не представляю. С одной стороны, я, конечно, должна была позвать полицию. За ним числилось столько кровавых подвигов, что его давно пора отправить в Гаагу в качестве обвиняемого. Но с другой стороны… как можно судить человека, который пережил такое потрясение? Как взвесить и понять его состояние? Нет, не знаю, как бы я поступила. Просто не представляю.

Фюнхауф взглянул на Дронго, словно приглашая его вступить в беседу. И тот, поднявшись, подошел к столу и спросил:

– Вы видели кого-нибудь из знакомых на ярмарке?

– Конечно. Я знаю всю боснийскую делегацию, которая сюда прибыла. Всех четверых. Мы были знакомы еще тогда, когда я жила в Боснии.

– Но вы не боснийка?

– У нас была общая страна, – напомнила Тунджич. – По отцу я хорватка, по матери сербка, а муж у меня македонец. И таких семей много во всех республиках.

– Они воевали против сербов, – напомнил Дронго.

– Да, я знаю. Там тоже у каждого свои трагедии. У Халила Иззета погиб старший сын, у Салеха был убит брат, у Лейлы вообще истребили всю семью в Сребренице. Одним словом, трагедий много. Сейчас очень сложно считать количество пролитой крови с обеих сторон, но ее было очень много.